В начале мая небольшая группа специалистов отправилась в очередной поход за «говорящей историей», так они сами называют предмет своих поисков. Что ищут в тайге? И какое значение для науки имеют кованые топоры или скобы? Пряжка гимназиста или поломанный ружейный замок? «Не хочется нездорового интереса, потому что металлоискатели в руках у обычных людей сейчас не редкость. И пусть эта статья не станет побуждающим фактором для кого-то из непрофессионалов отправиться на поиски. Ценности для научной сферы в этом случае буду безвозвратно утрачены. Они разойдутся по рукам, может быть по каким-то частным коллекциями. Вещь приобретут как безделушку, и она потеряет привязку к этнографии Шории. Но чаще, увы, судьба таких предметов еще плачевнее — оказаться на пунктах сбора металлолома. А ведь Горная Шория в плане археологии не изучена. Крайне мало материальных свидетельств, которые доказывали бы этапы взросления цивилизации здесь, в горной таежной местности». Это первое, что сказал научный сотрудник Музея Этнографии и Природы Горной Шории (МЭиПГШ) Максим Ермолаев, когда делился результатами экспедиции. И очень просил не делиться никакими подробностями о местах, о технике поиска. А вот обо всем остальном рассказывал много и охотно. В начале мая небольшая группа специалистов отправилась в очередной поход за «говорящей историей», так они сами называют предмет своих поисков. Что ищут в тайге? И какое значение для науки имеют кованые топоры или скобы? Пряжка гимназиста или поломанный ружейный замок? — Когда был создан наш музей, а это по музейным меркам недавно, сразу была грамотно выстроена политика накопления фондов. И применялась стратегия экспедиционных сборов. Это заслуга Надежды Алексеевны (Н.А.Шихалева, руководитель МЭПГШ — прим. редакции). Даже в довольно позднее время ей удалось в экспедициях по шорским деревням собрать самую крупную коллекцию по этнографии шорцев. И это уникальное собрание. Но этот источник не бесконечен, многие предметы уже разошлись, ведь не только наш музей работает, что называется «по рукам». Но есть те места, где были шорские улусы, которые к середине ХХ века исчезли. И у них есть свой потенциал. Но мы ограничены во времени. По сути, поиски можно вести лишь в первые недели мая. Именно эти дни продуктивны, потому что снег уже сошел, а трава еще не встала. Нам надо сначала найти место, руководствуясь порой лишь литературными источникам: мол, на таком-то ручье был такой-то улус. И когда ты выходишь, то не знаешь, было ли это устье или искать надо в версте от берега реки. В такой ситуации даже низкая трава уже не дает возможности сориентироваться. А бывает, что долгий путь вообще безрезультатен, потому что в этом месте прошла лесозаготовка, и вся площадка бульдозерами срыта, вся поверхность изменена и в поверхностных пластах масса инородного металла после геологов, лесозаготовителей. Еще один момент, который влияет на то, что такие поиски происходят нечасто — это ограниченность человеческих ресурсов. Научная среда в принципе ограничена. Специалистов мало, а найти человека, готового работать именно по Шории, вдвойне непросто. Из-за нашей удаленности от научных центров, из-за сложностей с финансированием. Но поиски проводятся. И зачастую, что называется «не благодаря», а «вопреки». И это видно по нашему музею. Есть заинтересованный человек, есть импульс. И вокруг одного человека может сплотиться команда. Кто-то в одну поездку отправляется, кто-то […]
Сообщить об опечатке
Текст, который будет отправлен нашим редакторам: